Pro потолок
Поиск
Вошел и пробка в потолок вина кометы брызнул ток
История вина Вино кометы
26.03.2015 // adminВ истории человечества есть такое вино, которое получило название – Вино кометы. И История вина без вина кометы не может быть полной.
О чем же, о каком вине идет речь?
Для начала я предлагаю вам вспомнить строки из нашего «Евгения Онегина». Достоверная история:
XVI. Уж тёмно: в санки он садится. «Пади, пади!» — раздался крик; Морозной пылью серебрится Его бобровый воротник. К Talon ( 4 ) помчался: он уверен, Что там уж ждет его Каверин. Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный, И трюфли, роскошь юных лет, Французской кухни лучший цвет, И Стразбурга пирог нетленный Меж сыром Лимбургским живымИ ананасом золотым.
Или вспомним фрагмент из стихотворения Из письма к Я.Н. Толстому»:
Менял бутылки, разговоры, Рассказы, песни шалуна: И разгорались наши споры От искр и шуток и вина. Вновь слышу, верные поэты, Ваш очарованный язык…
Налейте мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!И опять вино кометы. Похоже, что любил Александр Сергеевич этот напиток. В примечаниях к поэме и к стихотворению нет никакого пояснения по этому поводу. Современникам и так было понятно: вино кометы – это вино урожая 1811 года.
Ну, а «пробка в потолок» — это уже знаменитая марка шампанского «Вдова Клико». Но, к этому шампанскому мы ещё вернемся.
Комета 1811 года
Наши предки не придумали для этой кометы названия. Просто комета и всё. Астрономы внесли её в каталог под номером C/1811F. Однако, комета была весьма примечательная.
Её впервые увидел французский астроном Флагерье в ночь с 25 на 26 марта 1811 года. В далеком созвездии Кормы вдруг появилось бледная точка. А 11 апреля эту точку увидел и Понс, которые был известен, как ловец комет. Нужно отдать ему должное, но он и по настоящий день остается чемпионом по количеству выявленных комет.
У этой непримечательной (для астрономов) кометы период обращения 3095 лет. Кто доживет до пятого тысячелетия, тот поймет, почему возникло вино комет.
Представьте себе яркую комету с хвостом длиной 176 миллионов километров. Она весела в звездном небе земли 510 дней. А невооруженным взглядом её можно было наблюдать 260 дней, а точнее ночей. Практически из любой точки Земли. Грозное зрелище.
История вина и история кометы
Может возникнуть законный вопрос: «Какое отношение комета имеет к истории вина?» Маркетинг? Без маркетинга не обошлось (хотя в те времена этого слова никто и слыхом не слыхивал). В те времена народ страшно боялся всяких небесных знамений и всякое такое небесное представление трактовалось, как преддверие большой беды. И тут есть над чем задуматься – в 1812 году началась большая война.
А вот у виноделов появление кометы считалось предвестником чудесного года. Существовало (и существует) мнение, что в год появления кометы урожай винограда будет обильным, виноград будет отличным, а вино из этого винограда – просто божественным.
И комета 1811 года ожидания виноделов не обманула. Газеты всех стран были переполнены сообщениями о необычной погоде. В Европе лето было очень жарким и даже засушливым. А потом наступила длинная теплая осень.
Урожай винограда был просто волшебным: и по количеству винограда и по его качеству. Специалисты делали прогнозы на вино. Звучало и «лучшее за последнее в 100 лет», и даже «лучший урожай с 1540 года».
Астрономы насмехались над суеверными виноделами и «темными» аристократами. Художники и писатели стремились запечатлеть грозное явление в картинах и романах.
Вспомним «Войну и мир»:
При въезде на Арбатскую площадь огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света.
Толстой, безусловно эту комету видеть не мог. Он родился семнадцать лет спустя. Но, Толстой, будучи ребенком наблюдал комету Галлея (1835 год) и слышал рассказы о грозной комете 1811 года.
О комете писал Данилевский Г.П и Артур Конан Дойль. Но, вернемся к истории вина.
Вино 1811 года
Необходимо сказать, что до 1811 года виноделов преследовала целая череда неурожайных лет и плохой погоды (для винограда). А в 1811 году природа возвращала долги. И особенно щедра она была в провинциях Шампань, Бордо и Коньяк.
Для последнего региона 1811 год, вообще, считается самым лучшим за всю историю производства винограда и вина. А производители коньяка, в память о благословенном годе, поместили на этикетки звездочки (стилистическое изображение головы кометы). В девятнадцатом веке звездочки на бутылках коньяка означали не выдержку в годах, а память и благодарность небесной страннице за небывалый урожай 1811 года.
Прекрасный виноград уродился не только во Франции, но и в Италии, и в Германии, и т.д. Понятно, почему виноделы этот год боготворят. Как и ценители вина.
Предприимчивая Вдова Клико
А теперь вернемся, как я и обещал, к «… и пробка в потолок». К шампанскому этой известной торговой марки. Предприимчивая вдова, в связи с обильным урожаем и торговым эмбарго (отношения между Россией и Францией, по понятным причинам были сложными, и поставки из Франции были вне закона), снарядила корабль «Добрая надежда» (это не шутка. Именно так и назывался корабль), погрузила в его трюмы 10 000 бутылок знаменитого вина из Шампани и «переместила» этот груз в Россию. На бутылках красовалась этикетка «Vin de Bouzy, 1811, de la Comete», что в переводе на русский означало – «Вино из Бузи, 1811, года Кометы. И украсила этикетки своим вензелем.
А теперь давайте вспомним гусарские истории тех лет… Веселая гусарская попойка, шампанское рекой и все пьяные в умат. Гусары? От шампанского? Сколько ж они его выпивали? Известный исторический факт состоит в том, что после того, как урожай 1811 года поступил в продажу, представитель Дома Клико в Восточной Европе писал хозяйке, что те, кто пьет шампанское 1811 года «очень скоро находит себя под столом». Вино Кометы было не просто исключительно вкусным, ароматным и т.д. Оно было исключительно пьяным. И славилось хорошими пенящими свойствами – пробки хлопали, как пушки.
Можно понять любовь молодого Пушкина (да и не только Пушкина) к Вину Кометы.
История вина. Заключение
Можно спорить о том, повлияла ли комета на качество вина и существует ли реальная связь между качеством вина и кометой. Помните: «Каждому по вере его». Небесные странники приносят на Землю всякие беды. Реально приносят засухи, суховеи, неурожай. А иногда, очень редко, получается небывалый урожай и/или незабываемый многие века добрый винтаж. В год кометы.
Так пишется история цивилизации и история вина.
Сохранить
38,674 просмотров всего, 6 просмотров сегодня
алкогольные, это интересноrusskayakuhnya1.ru
Еда в романе «Евгений Онегин»: в произведении упомянуто более 30 разных блюд.
Александр Пушкин был известным ценителем изысканных закусок и напитков. Его герой Евгений Онегин тоже вошел в историю литературы как гурман. В романе в стихах поэт упомянул более 30 разных блюд, многие из которых мог позволить себе даже не каждый аристократ. Вспоминаем, чем любили закусить светские львы начала XIX века, в числе которых — и франт Евгений Онегин.
В Петербурге
После утреннего туалета и ленивого прочтения приглашений на балы и вечера, Онегин отправлялся на прогулку. Около четырех часов дня наступало время обедать. Это время считалось для обеда «европейским» — зимой в четыре часа уже темно. Неженатые молодые люди, жившие в городе, редко нанимали повара — крепостного или иностранца. Поэтому обедать они отправлялись в рестораны.
В гастрономическом плане дворяне ориентировались на европейскую и особенно на французскую кухню — признанную законодательницу кулинарной моды. Неудивительно, что на обед Евгений Онегин поехал во французский ресторан Talon. Заведение действительно существовало в Петербурге. В ресторане француза Пьера Талона в доме №15 на Невском проспекте собирались денди той эпохи. Его повара кормили светских львов вплоть до 1825 года. В это фешенебельное место часто наведывался и сам Александр Пушкин. Ресторан был не только одним из самых популярных, но и одним из самых дорогих в Петербурге начала XIX века.
Вошел: и пробка в потолок,Вина кометы брызнул ток…
Здесь, конечно, Пушкин написал о шампанском — привычном напитке русской аристократии той эпохи. Поэт имел в виду шампанское 1811 года. После душного и засушливого лета в тот год в Cреднюю Европу пришла мягкая и теплая осень. Урожай винограда был необыкновенно хорош, а вино из него получилось просто превосходным. Тогда же в августе в небе появилась яркая и большая комета, которую наблюдали и жители Петербурга. Шампанское этого года закупоривалось пробкой с изображением кометы. Знатоки высоко ценили редкое вино за его вкус. Из-за войны между Россией и Францией в 1813 году в Россию официально ввезли всего 100 бутылок шампанского урожая 1811 года — на 600 рублей.
«Пред ним roast-beef окровавленный…»
В 1819–1820 годах в Россию пришла мода на английское блюдо ростбиф. Его готовили из хорошей бычьей вырезки. Чтобы филе оставалось нежным внутри, перед готовкой его несколько часов выдерживали в молоке. После этого по три минуты обжаривали с каждой стороны на сковороде, заливали белым сухим вином и готовили еще 15 минут. Центр мясного куска должен был оставаться полусырым — ярко-розового цвета. Сверху же блюдо покрывалось аппетитной румяной корочкой. Ростбиф обычно ели холодным. Сок из-под мяса сливался и подавался в соуснике. На гарнир к ростбифу предлагали жареный картофель или запеченные овощи.
И трюфли, роскошь юных лет,Французской кухни лучший цвет…
Трюфели — еще один продукт, который могли себе позволить только состоятельные дворяне. Дорогие ароматные грибы знаменитый французский повар Жан Антельм Брилья-Саварена называл «бриллиантами кухни». Владимир Набоков, написавший два тома комментариев к «Евгению Онегину» охарактеризовал их так: «Эти деликатесные грибы ценились так высоко, что мы, в безвкусный цвет искусственных ароматов, с трудом можем себе представить». Во времена Евгения Онегина трюфели привозили в Россию из Франции.
Грибы растут на глубине около 20 см под землей в дубовых и буковых рощах Франции, Италии, Германии и некоторых других европейских стран. Сейчас, как и 200 лет назад, их по запаху ищут специальные дрессированные свиньи и собаки. Стоит килограмм трюфельных грибов около 1000 евро. Вряд ли раньше они были дешевле, если Пушкин назвал их «роскошью юных лет».
«И Стразбурга пирог нетленный…»
Франты пушкинской эпохи любили страсбургский паштет из гусиной печени — очень жирное и дорогое блюдо. Нередко повара добавляли в него и те самые деликатесные трюфели. В России пирог не готовили. Как же современники Онегина могли есть его в Петербурге? Сюда блюдо привозили законсервированным — прямо из Франции. Потому Пушкин и назвал его «нетленным». Консервирование продуктов для продления их срока годности придумали как раз во времена Наполеоновских войн. Чтобы в дороге паштет не пропал, его запекали в тесте, помещали в глубокую посуду, заливали смальцем (жиром) и герметично упаковывали. Для надежности между ящиками с пирогами укладывали брикеты льда.
Готовили пирог из гусиной печенки не круглый год, а лишь с конца сентября до начала декабря. Самым изысканным считали паштет, приготовленный в конце сезона: аромат трюфельного гриба полностью раскрывается только после первых морозов.
«Меж сыром лимбургским живым…»
Следующий пункт в меню ресторана Talon — знаменитый сыр из бельгийского герцогства Лимбург. Этот мягкий сыр из коровьего молока обладает острым вкусом и жидкой консистенцией. Потому поэт и назвал его «живым». Из-за резкого запаха лимбургский сыр не ели перед выходом в свет или свиданием. Подавали к нему обычно сухие красные вина, оттеняющие его пряность. Кроме этого едкого, но вкусного лимбургского, в России пользовались популярностью пармезан, стильтон, честер, невшательский, голландский, швейцарский и другие сыры.
«И ананасом золотым»
Экзотические фрукты были еще одним способом потратить деньги с шиком и блеском. Иностранных путешественников особенно впечатляло, что русские аристократы покупали фрукты зимой, когда они стоили особенно дорого. Во времена Пушкина во многих московских усадьбах были собственные оранжереи, в которых выращивались фруктовые деревья. Мемуаристка Кэтрин Вильмонт, приехавшая из Англии в Россию погостить к родственнице писала:
«Теплицы здесь — насущная необходимость. Их в Москве великое множество, и они достигают очень больших размеров. В каждом ряду было по сто пальм в кадках, а на грядках оранжереи росли другие деревья».
В Петербурге таких оранжерей не было, поэтому ананасы, дыни, персики, апельсины и арбузы привозились либо из Москвы, либо из-за границы. Ананас, например, продавали по 5 рублей за штуку.
Еще бокалов жажда проситЗалить горячий жир котлет…
Евгений Онегин, отведавший ростбифа с кровью, бельгийского сыра, пирога с гусиной печенью, фруктов и запив все это шампанским, не наедался. Далее на стол подавались котлеты. Слово «котлета» пришло в русский язык из французского. Cotlett переводится как «ребрышко». Если сегодня мы готовим это блюдо из мясного фарша, то в онегинские времена котлеты делали из свиных и телячьих ребер. По рецепту из «Новейшей полной поваренной книги» 1828 года их рекомендовалось мариновать около часа с перцем горошком, грибами, луком, петрушкой, чесноком и теплым маслом, а затем — обсыпать хлебным мякишем и пожарить на маленьком огне.
Beef-stеаks и страсбургский пирогШампанской обливать бутылкой…
Здесь Александр Пушкин второй раз вспомнил про пирог из печени гуся и упомянул бифштекс — английское национальное блюдо, которое стало частым гостем на столах молодых русских дворян. Повара готовили его из филе говядины. Мясо нарезали крупными кубиками и жарили на сильном огне без соли и приправ. Потом засыпали блюдо сельдереем, петрушкой и укропом. Подавали на большой тарелке с куском охлажденного сливочного масла сверху.
В Одессе
Во время своего путешествия Евгений Онегин отведал в модном одесском ресторане Отона фирменное блюдо заведения — устрицы.
Что устрицы? пришли! О радость! Летит обжорливая младость Глотать из раковин морскихЗатворниц жирных и живых, Слегка обрызгнутых лимоном. Шум, споры — легкое вино Из погребов принесено На стол услужливым Отоном; Часы летят, а грозный счет
Меж тем невидимо растет.
Богатым одесситам и петербуржцам только что выловленных устриц доставляли рыбаки. Неудивительно, что Пушкин написал о «грозном счете», невидимо растущем. Удовольствие это было не из дешевых: за сотню устриц отдавали по 50, а иногда и по 100 рублей. Как описал поэт, их ели свежими, сбрызгивая лимонным соком. К устрицам подавали легкое белое вино.
В Москве
Москва Онегина встречаетСвоей спесивой суетой,Своими девами прельщает,
Стерляжьей потчует ухой…
В отличие от Петербурга с его английскими, бельгийскими и французскими деликатесами, в Москве Онегин отдавал предпочтение русской кухне с ее богатым ассортиментом супов. Уха из стерляди — традиционное русское блюдо. Помимо свежей выпотрошенной и почищенной рыбы, в суп добавляли овощи и водку. Уху варили на прозрачном курином бульоне, а для аромата клали сельдерей.
Из горячих супов в XIX веке кроме ухи были популярны щи, а из холодных — ботвинья. Вкусом русских щей восхищались многие путешественники, побывавшие в России. Александр Дюма даже добавил этот рецепт в свою книгу «Большой кулинарный словарь». К щам из свежей капусты обычно подавали пирожки или кулебяку с начинкой из мяса, а к супу из квашеной капусты — гречневую кашу.
www.culture.ru
А.С. Пушкин "Евгений Онегин": 1 глава (читать)
Глава 1 Глава 2 (следующая) Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8
He мысля гордый свет забавить, Вниманье дружбы возлюбя, Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя, Достойнее души прекрасной, Святой исполненной мечты, Поэзии живой и ясной, Высоких дум и простоты. Но так и быть — рукой пристрастной Прими собранье пестрых глав, Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных, Небрежный плод моих забав, Бессонниц, легких вдохновений, Незрелых и увядших лет, Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
И жить торопится и чувствовать спешит.
К. Вяземский
I
«Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил И лучше выдумать не мог. Его пример другим наука; Но, Боже мой, какая скука С больным сидеть и день и ночь, Не отходя ни шагу прочь! Какое низкое коварство Полуживого забавлять, Ему подушки поправлять, Печально подносить лекарство, Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»
II
Так думал молодой повеса, Летя в пыли на почтовых, Всевышней волею Зевеса Наследник всех своих родных. Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа Без предисловий, сей же час Позвольте познакомить вас: Онегин, добрый мой приятель, Родился на брегах Невы, Где, может быть, родились вы Или блистали, мой читатель; Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
III
Служив отлично-благородно, Долгами жил его отец. Давал три бала ежегодно И промотался наконец. Судьба Евгения хранила: Сперва Madame за ним холила. Потом Monsieur ее сменил. Ребенок был резов, но мил. Monsieur I’Abbe, француз убогой, Чтоб не измучилось дитя, Учил его всему шутя, Не докучал моралью строгой, Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
IV
Когда же юности мятежной Пришла Евгению пора, Пора надежд и грусти нежной. Monsieur прогнали со двора. Вот мой Онегин на свободе; Острижен по последней моде; Как dandy лондонский одет — И наконец увидел свет. Он по-французски совершенно Мог изъясняться и писал; Легко мазурку танцевал И кланялся непринужденно; Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.
V
Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь, Так воспитаньем, слава Богу, У нас немудрено блеснуть. Онегин был, по мненью многих (Судей решительных и строгих), Ученый малый, но педант, Имел он счастливый талант Без принужленья в разговоре Коснуться до всего слегка, С ученым видом знатока Хранить молчанье в важном споре И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
VI
Латынь из моды вышла ныне: Так, если правду вам сказать, Он знал довольно по-латыне, Чтоб эпиграфы разбирать, Потолковать об Ювенале, В конце письма поставить vale, Да помнил, хоть не без греха, Из Энеиды два стиха. Он рыться не имел охоты В хронологической пыли Бытописания земли; Но дней минувших анекдоты От Ромула до наших дней
Хранил он в памяти своей.
VII
Высокой страсти не имея Для звуков жизни не щадить, Не мог он ямба от хорея, Как мы ни бились, отличить. Бранил Гомера, Феокрита; Зато читал Адама Смита, И был глубокий эконом, То есть умел судить о том, Как государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет. Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
VIII
Всего, что знал еще Евгений, Пересказать мне недосуг; Но в чем он истинный был гений, Что знал он тверже всех наук, Что было для него измлада И труд, и мука, и отрада, Что занимало целый день Его тоскующую лень, — Была наука страсти нежной, Которую воспел Назон, За что страдальцем кончил он Свой век блестящий и мятежный В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.
IX ………………………………… …………………………………
…………………………………
X
Как рано мог он лицемерить, Таить надежду, ревновать, Разуверять, заставить верить, Казаться мрачным, изнывать, Являться гордым и послушным, Внимательным иль равнодушным! Как томно был он молчалив, Как пламенно красноречив, В сердечных письмах как небрежен! Одним дыша, одно любя, Как он умел забыть себя! Как взор его был быстр и нежен, Стыдлив и резок, а порой
Блистал послушною слезой!
XI
Как он умел казаться новым, Шутя невинность изумлять, Пугать отчаяньем готовым, Приятной лестью забавлять, Ловить минуту умиленья, Невинных лет предубежденья Умом и страстью побеждать, Невольной ласки ожидать, Молить и требовать признанья, Подслушать сердца первый звук, Преследовать любовь, и вдруг Добиться тайного свиданья… И после ей наедине
Давать уроки в тишине!
XII
Как рано мог уж он тревожить Сердца кокеток записных! Когда ж хотелось уничтожить Ему соперников своих, Как он язвительно злословил! Какие сети им готовил! Но вы, блаженные мужья, С ним оставались вы друзья: Его ласкал супруг лукавый, Фобласа давний ученик, И недоверчивый старик, И рогоносец величавый, Всегда довольный сам собой,
Своим обедом и женой.
XIII ………………………………….. …………………………………..
…………………………………..
XIV ……………………………………….. ………………………………………..
………………………………………..
XV
Бывало, он еще в постеле: К нему записочки несут. Что? Приглашенья? В самом деле, Три дома на вечер зовут: Там будет бал, там детский праздник. Куда ж поскачет мой проказник? С кого начнет он? Все равно: Везде поспеть немудрено. Покамест в утреннем уборе, Надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар И там гуляет на просторе, Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
XVI
Уж темно: в санки он садится. «Пади, пади!» — раздался крик; Морозной пылью серебрится Его бобровый воротник. К Talon помчался: он уверен, Что там уж ждет его Каверин. Вошел: и пробка в потолок, Вина кометы брызнул ток, Пред ним roast-beef окровавленный, И трюфли, роскошь юных лет, Французской кухни лучший цвет, И Стразбурга пирог нетленный Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
XVII
Еще бокалов жажда просит Залить горячий жир котлет, Но звон брегета им доносит, Что новый начался балет. Театра злой законодатель, Непостоянный обожатель Очаровательных актрис, Почетный гражданин кулис, Онегин полетел к театру, Где каждый, вольностью дыша, Готов охлопать entrechat, Обшикать Федру, Клеопатру, Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).
XVIII
Волшебный край! там в стары годы, Сатиры смелый властелин, Блистал Фонвизин, друг свободы, И переимчивый Княжнин; Там Озеров невольны дани Народных слез, рукоплесканий С младой Семеновой делил; Там наш Катенин воскресил Корнеля гений величавый; Там вывел колкий Шаховской Своих комедий шумный рой, Там и Дидло венчался славой, Там, там под сению кулис
Младые дни мои неслись.
XIX
Мои богини! что вы? где вы? Внемлите мой печальный глас: Всё те же ль вы? другие ль девы, Сменив, не заменили вас? Услышу ль вновь я ваши хоры? Узрю ли русской Терпсихоры Душой исполненный полет? Иль взор унылый не найдет Знакомых лиц на сцене скучной, И, устремив на чуждый свет Разочарованный лорнет, Веселья зритель равнодушный, Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
XX
Театр уж полон; ложи блещут; Партер и кресла, всё кипит; В райке нетерпеливо плещут, И, взвившись, занавес шумит. Блистательна, полувоздушна, Смычку волшебному послушна, Толпою нимф окружена, Стоит Истомина; она, Одной ногой касаясь пола, Другою медленно кружит, И вдруг прыжок, и вдруг летит, Летит, как пух от уст Эола; То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
XXI
Всё хлопает. Онегин входит, Идет меж кресел по ногам, Двойной лорнет скосясь наводит На ложи незнакомых дам; Все ярусы окинул взором, Всё видел: лицами, убором Ужасно недоволен он: С мужчинами со всех сторон Раскланялся, потом на сцену В большом рассеянье взглянул, Отворотился — и зевнул, И молвил: «Всех пора на смену; Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».
XXII
Еще амуры, черти, змеи На сцене скачут и шумят; Еще усталые лакеи На шубах у подъезда спят; Еще не перестали топать, Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать; Еще снаружи и внутри Везде блистают фонари; Еще, прозябнув, бьются кони, Наскуча упряжью своей, И кучера, вокруг огней, Бранят господ и бьют в ладони: А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
XXIII
Изображу ль в картине верной Уединенный кабинет, Где мой воспитанник примерный Одет, раздет и вновь одет? Всё, чем для прихоти обильной Торгует Лондон щепетильный И по Балтическим волнам За лес и сало возит нам, Всё, что в Париже вкус голодный, Полезный промысел избрав, Изобретает для забав, Для роскоши, для неги модной, — Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
XXIV
Янтарь на трубках Цареграда, Фарфор и бронза на столе, И, чувств изнеженных отрада, Духи в граненом хрустале; Гребенки, пилочки стальные, Прямые ножницы, кривые, И щетки тридцати родов И для ногтей и для зубов. Руссо (замечу мимоходом) Не мог понять, как важный Грим Смел чистить ногти перед ним, Красноречивым сумасбродом. Защитник вольности и прав
В сем случае совсем не прав.
XXV
Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей: К чему бесплодно спорить с веком? Обычай деспот меж людей. Второй Чадаев, мой Евгений, Боясь ревнивых осуждений, В своей одежде был педант И то, что мы назвали франт. Он три часа по крайней мере Пред зеркалами проводил И из уборной выходил Подобный ветреной Венере, Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
XXVI
В последнем вкусе туалетом Заняв ваш любопытный взгляд, Я мог бы пред ученым светом Здесь описать его наряд; Конечно б это было смело, Описывать мое же дело: Но панталоны, фрак, жилет, Всех этих слов на русском нет; А вижу я, винюсь пред вами, Что уж и так мой бедный слог Пестреть гораздо б меньше мог Иноплеменными словами, Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.
XXVII
У нас теперь не то в предмете: Мы лучше поспешим на бал, Куда стремглав в ямской карете Уж мой Онегин поскакал. Перед померкшими домами Вдоль сонной улицы рядами Двойные фонари карет Веселый изливают свет И радуги на свет наводят: Усеян плошками кругом, Блестит великолепный дом; По цельным окнам тени ходят, Мелькают профили голов
И дам и модных чудаков.
XXVIII
Вот наш герой подъехал к сеням; Швейцара мимо он стрелой Взлетел по мраморным ступеням, Расправил волоса рукой, Вошел. Полна народу зала; Музыка уж греметь устала; Толпа мазуркой занята; Кругом и шум и теснота; Бренчат кавалергарда шпоры; Летают ножки милых дам; По их пленительным следам Летают пламенные взоры, И ревом скрыпок заглушен
Ревнивый шепот модных жен.
XXIX
Во дни веселий и желаний Я был от балов без ума: Верней нет места для признаний И для вручения письма. О вы, почтенные супруги! Вам предложу свои услуги; Прошу мою заметить речь: Я вас хочу предостеречь. Вы также, маменьки, построже За дочерьми смотрите вслед: Держите прямо свой лорнет! Не то… не то, избави Боже! Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
XXX
Увы, на разные забавы Я много жизни погубил! Но если б не страдали нравы, Я балы б до сих пор любил. Люблю я бешеную младость, И тесноту, и блеск, и радость, И дам обдуманный наряд; Люблю их ножки: только вряд Найдете вы в России целой Три пары стройных женских ног. Ах! долго я забыть не мог Две ножки… Грустный, охладелый, Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
XXXI
Когда ж, и где, в какой пустыне, Безумец, их забудешь ты? Ах, ножки, ножки! где вы ныне? Где мнете вешние цветы? Взлелеяны в восточной неге, На северном, печальном снеге Вы не оставили следов: Любили мягких вы ковров Роскошное прикосновенье. Давно ль для вас я забывал И жажду славы и похвал, И край отцов, и заточенье? Исчезло счастье юных лет —
Как на лугах ваш легкий след.
XXXII
Дианы грудь, ланиты Флоры Прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры Прелестней чем-то для меня. Она, пророчествуя взгляду Неоценимую награду, Влечет условною красой Желаний своевольный рой. Люблю ее, мой друг Эльвина, Под длинной скатертью столов, Весной на мураве лугов, Зимой на чугуне камина, На зеркальном паркете зал,
У моря на граните скал.
XXXIII
Я помню море пред грозою: Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам! Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами! Нет, никогда средь пылких дней Кипящей младости моей Я не желал с таким мученьем Лобзать уста младых Армид, Иль розы пламенных ланит, Иль перси, полные томленьем; Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!
XXXIV
Мне памятно другое время! В заветных иногда мечтах Держу я счастливое стремя… И ножку чувствую в руках; Опять кипит воображенье, Опять ее прикосновенье Зажгло в увядшем сердце кровь, Опять тоска, опять любовь!.. Но полно прославлять надменных Болтливой лирою своей; Они не стоят ни страстей, Ни песен, ими вдохновенных: Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы… как ножки их.
XXXV
Что ж мой Онегин? Полусонный В постелю с бала едет он: А Петербург неугомонный Уж барабаном пробужден. Встает купец, идет разносчик, На биржу тянется извозчик, С кувшином охтинка спешит, Под ней снег утренний хрустит. Проснулся утра шум приятный. Открыты ставни; трубный дым Столбом восходит голубым, И хлебник, немец аккуратный, В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.
XXXVI
Но, шумом бала утомленный И утро в полночь обратя, Спокойно спит в тени блаженной Забав и роскоши дитя. Проснется за полдень, и снова До утра жизнь его готова, Однообразна и пестра. И завтра то же, что вчера. Но был ли счастлив мой Евгений, Свободный, в цвете лучших лет, Среди блистательных побед, Среди вседневных наслаждений? Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?
XXXVII
Нет: рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум; Красавицы не долго были Предмет его привычных дум; Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели, Затем, что не всегда же мог Beef-steaks и стразбургский пирог Шампанской обливать бутылкой И сыпать острые слова, Когда болела голова; И хоть он был повеса пылкой, Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
XXXVIII
Недуг, которого причину Давно бы отыскать пора, Подобный английскому сплину, Короче: русская хандра Им овладела понемногу; Он застрелиться, слава Богу, Попробовать не захотел, Но к жизни вовсе охладел. Как Child-Harold, угрюмый, томный В гостиных появлялся он; Ни сплетни света, ни бостон, Ни милый взгляд, ни вздох нескромный, Ничто не трогало его
Не замечал он ничего.
XXXIX. XL. XLI ………………………………………… …………………………………………
…………………………………………
XLII
Причудницы большого света! Всех прежде вас оставил он; И правда то, что в наши лета Довольно скучен высший тон; Хоть, может быть, иная дама Толкует Сея и Бентама, Но вообще их разговор Несносный, хоть невинный вздор; К тому ж они так непорочны, Так величавы, так умны, Так благочестия полны, Так осмотрительны, так точны, Так неприступны для мужчин,
Что вид их уж рождает сплин.
XLIII
И вы, красотки молодые, Которых позднею порой Уносят дрожки удалые По петербургской мостовой, И вас покинул мой Евгений. Отступник бурных наслаждений, Онегин дома заперся, Зевая, за перо взялся, Хотел писать — но труд упорный Ему был тошен; ничего Не вышло из пера его, И не попал он в цех задорный Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
XLIV
И снова, преданный безделью, Томясь душевной пустотой, Уселся он — с похвальной целью Себе присвоить ум чужой; Отрядом книг уставил полку, Читал, читал, а все без толку: Там скука, там обман иль бред; В том совести, в том смысла нет; На всех различные вериги; И устарела старина, И старым бредит новизна. Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
XLV
Условий света свергнув бремя, Как он, отстав от суеты, С ним подружился я в то время. Мне нравились его черты, Мечтам невольная преданность, Неподражательная странность И резкий, охлажденный ум. Я был озлоблен, он угрюм; Страстей игру мы знали оба: Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас; Обоих ожидала злоба Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
XLVI
Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей; Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней: Тому уж нет очарований. Того змия воспоминаний, Того раскаянье грызет. Всё это часто придает Большую прелесть разговору. Сперва Онегина язык Меня смущал; но я привык К его язвительному спору, И к шутке с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
XLVII
Как часто летнею порою, Когда прозрачно и светло Ночное небо над Невою И вод веселое стекло Не отражает лик Дианы, Воспомня прежних лет романы, Воспомня прежнюю любовь, Чувствительны, беспечны вновь, Дыханьем ночи благосклонной Безмолвно упивались мы! Как в лес зеленый из тюрьмы Перенесен колодник сонный, Так уносились мы мечтой
К началу жизни молодой.
XLVIII
С душою, полной сожалений, И опершися на гранит, Стоял задумчиво Евгений, Как описал себя пиит. Всё было тихо; лишь ночные Перекликались часовые; Да дрожек отдаленный стук С Мильонной раздавался вдруг; Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей реке: И нас пленяли вдалеке Рожок и песня удалая… Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!
XLIX
Адриатические волны, О Брента! нет, увижу вас И вдохновенья снова полный, Услышу ваш волшебный глас! Он свят для внуков Аполлона; По гордой лире Альбиона Он мне знаком, он мне родной. Ночей Италии златой Я негой наслажусь на воле, С венецианкою младой, То говорливой, то немой, Плывя в таинственной гондоле; С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.
L
Придет ли час моей свободы? Пора, пора! — взываю к ней; Брожу над морем, жду погоды, Маню ветрила кораблей. Под ризой бурь, с волнами споря, По вольному распутью моря Когда ж начну я вольный бег? Пора покинуть скучный брег Мне неприязненной стихии, И средь полуденных зыбей, Под небом Африки моей, Вздыхать о сумрачной России, Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
LI
Онегин был готов со мною Увидеть чуждые страны; Но скоро были мы судьбою На долгий срок разведены. Отец его тогда скончался. Перед Онегиным собрался Заимодавцев жадный полк. У каждого свой ум и толк: Евгений, тяжбы ненавидя, Довольный жребием своим, Наследство предоставил им, Большой потери в том не видя Иль предузнав издалека
Кончину дяди-старика.
LII
Вдруг получил он в самом деле От управителя доклад, Что дядя при смерти в постеле И с ним простится был бы рад. Прочтя печальное посланье, Евгений тотчас на свиданье Стремглав по почте поскакал И уж заранее зевал, Приготовляясь, денег ради, На вздохи, скуку и обман (И тем я начал мой роман); Но, прилетев в деревню дяди, Его нашел уж на столе,
Как дань готовую земле.
LIII
Нашел он полон двор услуги; К покойнику со всех сторон Съезжались недруги и други, Охотники до похорон. Покойника похоронили. Попы и гости ели, пили И после важно разошлись, Как будто делом занялись. Вот наш Онегин сельский житель, Заводов, вод, лесов, земель Хозяин полный, а досель Порядка враг и расточитель, И очень рад, что прежний путь
Переменил на что-нибудь.
LIV
Два дня ему казались новы Уединенные поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихого ручья; На третий роща, холм и поле Его не занимали боле; Потом уж наводили сон; Потом увидел ясно он, Что и в деревне скука та же, Хоть нет ни улиц, ни дворцов, Ни карт, ни балов, ни стихов. Хандра ждала его на страже, И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.
LV
Я был рожден для жизни мирной, Для деревенской тишины: В глуши звучал мне голос лирный, Живее творческие сны. Досугам посвятясь невинным, Брожу над озером пустынным, И far niente мой закон. Я каждым утром пробужден Для сладкой неги и свободы: Читаю мало, долго сплю, Летучей славы не ловлю. Не так ли я в былые годы Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
LVI
Цветы, любовь, деревня, праздность, Поля! я предан вам душой. Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной, Чтобы насмешливый читатель Или какой-нибудь издатель Замысловатой клеветы, Сличая здесь мои черты, Не повторял потом безбожно, Что намарал я свой портрет, Как Байрон, гордости поэт, Как будто нам уж невозможно Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
LVII
Замечу кстати: все поэты — Любви мечтательной друзья. Бывало, милые предметы Мне снились, и душа моя Их образ тайный сохранила; Их после муза оживила: Так я, беспечен, воспевал И деву гор, мой идеал, И пленниц берегов Салгира. Теперь от вас, мои друзья, Вопрос нередко слышу я: «О ком твоя вздыхает лира? Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
LVIII
Чей взор, волнуя вдохновенье, Умильной лаской наградил Твое задумчивое пенье? Кого твой стих боготворил?» И, други, никого, ей-богу! Любви безумную тревогу Я безотрадно испытал. Блажен, кто с нею сочетал Горячку рифм: он тем удвоил Поэзии священный бред, Петрарке шествуя вослед, А муки сердца успокоил, Поймал и славу между тем;
Но я, любя, был глуп и нем.
LIX
Прошла любовь, явилась муза, И прояснился темный ум. Свободен, вновь ищу союза Волшебных звуков, чувств и дум; Пишу, и сердце не тоскует, Перо, забывшись, не рисует, Близ неоконченных стихов, Ни женских ножек, ни голов; Погасший пепел уж не вспыхнет, Я всё грущу; но слез уж нет, И скоро, скоро бури след В душе моей совсем утихнет: Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.
LX
Я думал уж о форме плана, И как героя назову; Покамест моего романа Я кончил первую главу; Пересмотрел всё это строго: Противоречий очень много, Но их исправить не хочу. Цензуре долг свой заплачу, И журналистам на съеденье Плоды трудов моих отдам: Иди же к невским берегам, Новорожденное творенье, И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
Главы романа «Евгений Онегин»:
1 глава (читать текст выше) 2 глава (следующая) 3 глава 4 глава 5 глава 6 глава 7 глава 8 глава
Первую главу романа в стихах «Евгений Онегин» А.С. Пушкин начал писать 9 мая 1823 года в Кишеневе. Поэт неоднократно дорабатывал ее, что-то убирая из текста, что-то добавляя. Опубликована в 1825 году.
poetpushkin.ru
Вино кометы: Вдова Клико и Шато д’Икем 1811 года
? 
В первой главе «Евгения Онегина»
есть такие строки:
Вошел: и пробка в потолок,Вина кометы брызнул ток;За ним roast-beef окровавленный,И трюфли, роскошь юных лет,Французской кухни лучший цвет,И Страсбурга пирог нетленныйМеж сыром лимбургским живымИ ананасом золотым.
А в послании Пушкина 1922 года к своему другу, декабристу Я.Н.Толстому встречается:«Налейте мне вина кометы!»Что такое «вино кометы»?В примечаниях к «Онегину» Пушкин не счел нужным пояснить это выражение — для его современников оно было понятно и без комментариев. Все знали – речь идет о комете 1811 года и о шампанском Вдова Клико.Комета
У этой кометы и названия-то особенно запоминающегося нет. Комета ранее была неизвестна астрономам, впоследствии ей присвоили каталожный номер C/1811 F. В народе она просто – Комета 1811 года.Comet-1811Впервые, в виде слабого туманного пятнышка в созвездии Кормы, ее увидел в ночь с 25 на 26 марта 1811 года астроном Флагерье, наблюдая соответствующий участок небосклона из городе Вивье (Франция). 11 апреля независимо от Флагерье ее обнаружил известный «ловец комет» Ж.Понс, остающийся и по сей день чемпионом по числу открытых комет.
Был рассчитан период обращения кометы вокруг солнца, который составил 3095 лет. То есть, следующего ее возвращения надо ждать лишь в конце 5-го тысячелетия. (А, например, период обращения знаменитой кометы Галлея, составляет всего 76 лет, и те, кто видел ее в детстве, вполне могут рассчитывать на повторную встречу в ней и на закате лет.)Комета 1811 была не только самой большой, но и самой яркой кометой 19-го столетия. Длина ее хвоста достигала 176 миллионов километров, если это вам о чем-то говорит. Она была доступна для астрономического наблюдения по 20 января 1812 года. То есть, была видна в течение 17 месяцев, или 510 дней, в том числе невооружённым взглядом 260 дней. Почти год ее мог видеть любой человек своими глазами, не мудрено, что она вошла в народное сознание.В небе комета – в бочках нектар
В целом человечество комет боялось, связывало с их появлением всевозможные несчастья. Но на виноделие комета «влияла» с точностью до наоборот. Считалось, что эти небесные тела делают вкус вина божественным. На протяжении всей истории виноделия идеальные для урожая погодные условия и исключительно высокое качество вина приписывались необъяснимому влиянию комет. В этом смысле, «кометный винтаж» 1811 года наиболее известен. В пушкинском примечании к «Посланию Я.Н.Толстому» сказано: «Есть поверье, что лучшее шампанское получается из винограда, уродившегося в год появления кометы, отчего и на внутренней стороне пробки изображается комета».Официальные «Санкт-Петербургские Ведомости» и неофициальная «Северная Почта» были буквально переполнены сообщениями о необычных климатических аномалиях 1811 года. После необычайно жаркого и засушливого лета в средней Европе наступила исключительно теплая осень. Все это вызвало необыкновенный урожай винограда, как по изобилию плодов, так и по высокому качеству вина. «Нынешнее вино превзойдет добротою вина всех прежних лет, не исключая даже и 1748 г.» — было сказано в корреспонденции из Вюртемберга в № 83 «Северной Почты».
В другой корреспонденции, «с берегов Майна», в № 66 «Северной Почты», говорилось об ожидании редкого вина, каковое можно будет сравнить только с урожаем 1540 г. В «Библиотеке для чтения» 1843 г. в отделе «Новые книги» есть фраза: «Вина 1811 года, ознаменованного появлением новой кометы, до сих пор славятся под названием vins de la comète», а фельетонист «Северной Пчелы» (№ 68 от 27 апреля 1843 г.), рассуждая о комете, как о теме для фельетона, писал: «Одна из комет, именно комета 1811 г., удостоилась бессмертия на шампанских пробках, что гораздо важнее литературной славы. Тысячи людей, которые вовсе не слыхали о литературных знаменитостях и не знают имени ни одного астронома, очень благосклонны к кометному вину, vin de la comète».Ученые вздыхают
Этот ажиотаж в прессе, конечно, не мог не вызывать снисходительных насмешек астрономов. В воспоминаниях Гегеля есть запись о его беседе с директором Берлинской обсерватории, г-ном Боде: «Г-н Боде лишь вздохнул, когда я сказал ему, что в народе считается, что после появления комет следуют урожайные виноградные годы, как это было в 1811 и 1819 годах. Уже одно только это, дважды имевшее место обстоятельство, столь же хорошо (если только не еще лучше), сколь и обстоятельство их возвращения.»Художники запечатлевают
Комета 1811 года, конечно, нашла отражение в художественных произведениях, действие которых разворачивется в годы ее пришествия. Естественно, в «Войне и мире»: «При въезде на Арбатскую площадь огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света.» Сам Л. Н. Толстой не мог видеть комету 1811 года, блиставшую на небе за семнадцать лет до его рождения (1828 год), в этом ярком описании отразилось его сильное детское впечатление от кометы Галлея, которую он наблюдал в 1835 году.А роман Г.П.Данилевского «Сожженная Москва» начинается так: «Был конец мая 1812 года. Несмотря на недавнюю комету и на тревожные и настойчивые слухи о вероятии разрыва с Наполеоном и о возможности скорой войны, — этой войны не ожидали…»
Артур Конан Дойль в рассказе «Приключения биржевого маклера», вошедшим в сборник рассказов «Записки о Шерлоке Холмсе», вкладывает в уста доктора Ватсона описание Холмса как «знатока, который попробовал свой первый глоток кометного винтажа».
А уже в наше время, 1992 году, на экраны кинотеатров вышла романтическая комедия «Год Кометы», где главной сюжетной линией является погоня за наиболее ценной бутылкой вина в истории – Шато Лафит-Ротшильд 1811 года.Виноделы торжествуют
Комета 1811 года была хорошо видна на небе большую часть сезона созревания винограда, погодные условия для большинства винодельческих зон в тот год были идеальными, в особенности в Европе. Надо сказать, что 1811 году предшествовала целая череда плохих лет начала 19-го века. Урожай 1811 года рассматривался как возврат Природой долга виноделам, особенно в Бордо, Коньяк и Шампань.
Для региона Коньяк этот винтаж считается лучшим в истории, и многие производители коньяка уже много лет используют звёздочки (стилизованное изображение «головы» кометы) на своих этикетках как знак уважения и благодарности к урожаю этого года.
В Германии винтаж 1811 был столь удачным, что виноделы района Рейна, например, маркировали свои вина как «комет хок» («comet hock») (хок – это обобщающее название для немецких вин, в первую очередь из района Рейнгау. Происходит оно от названия города, известного своими винодельнями, Хоххайм на Майне, район Висбаден. Слово вошло в обиход после визита английской королевы Виктории в этот регион).Самый авторитетный специалист в мире по вопросам винтажей Майкл Броадбент (Michael Broadbent) в своей книге “Vintage Wine” оценивает вина 1811 года исключительно высоко. Он присваивает им такие оценки по 5-ти балльной системе: Бордо (красное и белое) -5, Бургундское (красное и белое) -5, Германские вина -5, Винтажный Порт — 5.
И особо он выделяет Токайское вино урожая 1811 года. Вот как он описывает его в своей книге: «Я с моей женой сидели на кровати с бокалами в руках 31-го декабря 1972 года и встречали Новый Год. В бокалах было токайское вино 1811 урожая. Цвет вина был как старый янтарь, но не очень яркий благодаря медленно оседающему осадку, который достаточно тяжёлый в старых токайских винах (поэтому бутылки с таким вином всегда хранят стоя). Аромат и вкус этого вина были не из здешнего мира. Это было единственное вино из всех, что я пробовал за всю свою жизнь, которое не имело «финиша». Послевкусие продолжалось и продолжалось». Броадбент присвоил этому вину 6 звёзд (!), при употребляемой им 5-ти звёздочной шкале.Вдова Клико 1811
Исторический момент не упустила одна из самых предприимчивых женщин своего времени — вдова Клико-Понсарден. Еще до того, как эмбарго на торговые поставки из Франции в Россию (на время войны с Наполеоном) было отменено, — она решилась тайно снарядить в Россию судно»Добрые намерения» с 10 000 бутылками великолепного вина из Шампани. Бутылки этой экспортной партии вдова Клико оклеила маленькими ярлычками с надписью «Vin de Bouzy, 1811, de la Comete» («Вино из Бузи, 1811, года Кометы») — и увенчала их своим вензелем.
Представитель Клико в Восточной Европе писал ей, что те, кто пили её шампанское 1811 урожая, очень скоро находили себя валяющимися под столом. Вино этого года было не только исключительным, но и крепким. Богатый сахаром виноград прекрасного урожая помог создать сильное алкогольное вино с хорошими пенящимися свойствами, благодаря которому пробки вылетали из бутылок с особенно громким хлопком. Природа в этом году создала всё необходимое, чтобы получился исключительный напиток.Считается, что винтаж Вдовы Клико 1811 года был по-настоящему «современным» шампанским из-за нововведений в технологии его производства и в частности использования изобретённой Клико техники ремюажа – способа избавления игристого вина от осадка, поскольку долгое время существовала проблема, как избавить шампанское от слоя отмерших дрожжевых клеток, которые создавали негативный внешний вид вина и имели неприятный вкус, без потери газа.Шато д Икем 1811
Кометный винтаж 1811 года стал звездным и для самого знаменитого из бордосских сотернов, Шато д’Икем.22 апреля 2008 года Лондонская виноторговая компания «Fine Rare Wines Ltd» продала бутылку Chateau d’Yquem 1811 года за рекордную цену в 75,800 долларов Нью-Йоркской компании Cellarworks, специализирующейся на проектировании винных подвалов.Вот как характеризуют вино Шато Икем (Chateau Yquem) 1811 года Майкл Броадбент и другой гуру в области вина – Роберт Паркер.
Michael Broadbent:«Первый раз пробовал вино в самом Шато Икем в 1986 году. Сделанная вручную бутылка, на этикетке которой было указано: «Chateau Yquem, Marquis A M de Lur Saluces, 1811, Grand Vin Sauternes». («Шато Икем, Маркиз де Люр Салюс (этой семье хозяйство принадлежит с 1785 года), Главное вино шато, Сотерн). Почерневшая пробка, хороший цвет, всё ещё сладкое. Второй раз пробовал через 9 лет на знаменитой 16-ой ежегодной дегустации редких вин, организованной немецким коллекционером Харди Роденштоком. Стёртая этикетка, золотистый цвет, хорошо различимые тона абрикоса, сахара и сильная кислотность. Продолжительный сухой финиш. Общая оценка 4 звезды.»
Роберт Паркер: «Я полагаю, что у Икема было два выдающихся урожая, которые мне посчастливилось попробовать – 1811 и 1847 годов. Оба экземпляра были маслянистыми, густыми, необыкновенно комплексными с доминированием во вкусе и аромате великолепных ботризированных и медовых фруктовых тонов. Вино 1811 года имело тёмно-золотой цвет, божественную плотность, сладость аромата, необыкновенные вкусовые экстракты и финиш, который продолжался больше минуты – это именно то вино, на котором стоит репутация хозяйства. Это было жидкое крем-брюле. И помните, это был винтаж «года кометы». И это несмотря на то, что вину в тот момент было уже 184 года. 100 баллов.» (Паркер пробовал это вино на той же дегустации Роденштока).Wine Spectator также оценил это вино в 100 баллов.Философское
Неважно, что никакой зависимости между кометой и урожаем на самом деле нет. Мы просто люди — эмоциональные, суеверные, верим в чудеса и влияние звезд на судьбу. Движением Урана по орбите объясняем неудачи в личной жизни, а восход Марса связываем с началом войны. Кометы у нас предвещают одновременно и страшные наводнения, и испепеляющие засухи. Почему заодно не объяснить кометой и добрый винтаж? Тем более, что когда появление на небе кометы совпадает с хорошим урожаем – мы это с легкостью запоминаем, а когда урожай не столь великолепный, связи с кометой можно и не заметить. Человеческая память избирательна.Источники: feb-web.ru, ogoniok.com, antique-wine.com Tags: еда и продукты, занимательно, история, статья, францияpicturehistory.livejournal.com
